"Телега" о писательстве...Есть определенный типаж писцов, которые даже не помнят того, какой рефлексией были сражены неделю назад и, соответственно, какой след после себя оставили в этом состоянии «знакового» исступления. Обычно подобные персоны относятся к категории графоманов, бумагомарателей, или в лексике современности – «вирусных» разносчиков текстовых килобайтов, скромных наполнителей винчестера.

Действительно, разве наше уважение и внимание будет фокусироваться на столь несчастных фигурах, которые «неосознанно» пишут и печатают, без какого-либо подкрепления здравым смыслом, рациональным назначением, или внутренней необходимостью. Вот среди таких текстово маргинальных субъектов встречаются, чье «графоманство» заключается в постоянном поиске нюансов, закономерностей, обобщений, которые выявляются лишь в процессе самого письма, говорения.

До определенного момента душа этого писаки покойна и невозмутима, разум скучен в своих обывательских заботах, но вскоре реверанс, грузящего текстовое приложение, компьютера наделяет знакомые значки неочевидными значениями, болезненными ламентациями, невостребованными находками. Очень похоже на проф.техники забытых «восточных мистов», которые способны и посредством пожелтевших газетенок или инструкций по применению, а не исключительно через работу с сакральными буквами, перенести себя в запредельный ракурс.

Итак, все дело в самой процедуре письма или говорения, которые некогда были промежуточной ступенью, инструментарием переложения в действительность уже готовых, но не оформившихся идей.

Новые мысли схватят тебя именно тогда, «в процессе» (до этого они как бы и не существуют), поэтому и относят таких ребят к касте неприкасаемых «ироников», ведь если вне письма им нечего сказать, то их можно отнести к поверхностным, беспардонным, издевательски циничным авторам… здесь нет стержня, убежденности, принципиальности, последовательности.

Если бы они не написали, об их идеях никто бы не знал, что говорит о подоснове случайности, а случайность – самая хреновая рекомендация, десакрализущий мотив, принижающий внутренние достоинства эффект.

Мы же привыкли все оценивать от «порога» происхождения, и если чья-то генеза нарочно случайна, то какой к ней может возникнуть рецептивный пиетет?После определенного критического числа зачитанных малотиражных изданий не раскрученных, но «сильных», авторов возникает особый эффект.

Здесь начинаешь понимать, что вся иерархия славных интеллектуальных персонажей истории надуманна, условна и зиждется на предельно случайных факторах. Тысячи раз конкретная мысль не сходила с уст или вертелась в уме, но почему-то именно «сейчас, в текущий момент» она становится чудодейственным сокровищем – социокультурной жемчужиной, к тому же принадлежащей одному современному автору, получающему респекты и поощрения.

Будто бы и не было того «ранее», будто бы весь секрет заключен в напряженности потенциалов креативного разума. Опять постмодерн… Всем – иссушающим последователям академизма, злостным приверженцам традиции, финансово-интеллектуалистским мастеровым и прочим неприятелям ироничной легкости постсовремнности – посвящается: не судите, не вешайте мифологичных ярлыков, не свирепейте на ребячества этого чересчур заигравшегося взрослого. Ибо он – один из нас.

Все пылкие претензии, яростные обвинения в относительности, плагиате, вторичности, паразитизме, антинаучности, пессимизме, обращено, в конце концов, к самим себе. Мы роемся в земле одинаковых текстов, нас зачаровывают схожие загадки существования, мы оцениваем себя в окружении однородных медиа-продуктов. Постмодерн не ворует, не подражает, но и не отрекается от собственных сородичей из прошлого. Он усвоил уроки воинствующего предка, но тот не давит на него непосильной ношей.

Наконец пришло время, когда любимцу просвещенной публики, модернизму нет смысла идти дальше, он создал свод необходимых концептов и теперь с их помощью ведет речь, короче, произносит свои невозможные тексты. А вот его не менее несносный потомок поступил с прошлым «продуманней» и решил, что раз культурное наследие нельзя снести на космическую свалку или достичь состояния реликтового молчания, полного отрицания слов, то его нужно пересмотреть — иронично, по-взрослому, без наивного инфантилизма.

Концептуальный прием постсовременности – это поведения специалиста-гуманитария, выступающего в кругу своих собратьев. Находясь в щекотливой ситуации, когда любое из утверждений следует авторизовать, ведь коллеги сведущи в данных тезах и их происхождении, исследователь сталкивается с трудной дилеммой: как оставаться изобретателем или открывателем при общественном давлении прошлого? Здесь и возникает доминирующая игра ссылок без наивного переизобретательства в стиле «начнем с чистого листа».

Невинного разговора о литературной действительности уже больше не получится, пойдет серьезный разговор будто бы об эзотерических вещах. Если коллеги поспособствуют игре, это и будет участием в литературоведческом изобретательстве. Никто из них не будет чувствовать себя невинным.

Все принимают вызов прошлого, уже кем-то сказанного, чего уже нельзя уничтожить. Все будут сознательно и с удовольствием играть в иронию. Но все смогут еще раз поговорить об открытии.