Закат солнца в море
ярче земного заката
солнце начинает увеличиваться в размерах
вбирая в себя собственное отражение
оно уходить не хочет
и ему стыдно
что оно не может остаться
чем меньше времени остается
стоять между небом и морем
тем оно больше
наконец море его разрезает
и стесывает до последней точки
и теперь уже вместе с небом
море мрачнеет не понимая
зачем оно в этом принимало
такое бурное участие
Елена Жданович
Солнце в море зашло по пояс,
Чуть вздыхают волны лениво.
Только я не знаю покоя,
Словно берег ждущий прилива.
Вереницей следы чужие.
Притворюсь, что идешь ты рядом.
Пусть не видят тебя другие –
Мы вдвоем. Прикоснулись взглядом
Две души, приникли друг к другу.
Краткость встреч – досадная малость…
Утонувшим в воде полукругом
Наше счастье в бликах купалось.
На одной из академических выставок в Санкт-Петербурге в 1836 встретились два художника - художник пера Александр Сергеевич Пушкин и художник кисти Иван Константинович Айвазовский. Знакомство с Александром Сергеевичем Пушкиным произвело неизгладимое впечатление на молодого Айвазовского. "С тех пор и без того любимый мною поэт сделался предметом моих дум, вдохновения и длинных бесед и рассказов о нем", - вспоминал художник.
Пушкин с большим одобрением отозвался о работах талантливого студента Академии художеств. Айвазовский всю жизнь преклонялся перед талантом величайшего русского поэта, посвятив ему позже в 1880-х годах целый цикл картин. В них он соединил поэзию моря с образом поэта. Самой знаменитой из этих картиной цикла стало, пожалуй, «Прощание Пушкина с морем», над которой Айвазовский работал в содружестве с Репиным. Репин писал в этой картине фигуру Пушкина, Айвазовский - пейзажный фон.
Юнга, боцман, капитан лихой,
Реет знамя с мертвой головой.
Корабельных крыс чуть слышен писк.
Абордаж! Идем на риск!
Ярость, алчность и жестокость вновь
Топят корабли, надежды и любовь.
Есть ли в сердце флибустьера,
Бывшего раба с галеры,
Ясный свет добра и сострадания,
Лучик веры, если он в изгнании?
Юнга, боцман, капитан лихой
Бредят о богатстве в час ночной.
Льется ром багровою рекой.
Южный ветер унесет их за мечтой.
Мой цвет любимый – голубой,
Надежды цвет.
Безадресна в душе любовь
Так много лет.
Расстанься, говорят, с мечтой.
Молчу в ответ,
И отвергаю как пустой
Такой совет.
Мир поражает простотой:
То тень, то свет.
И в мыслях я уже с тобой
За гранью лет.
Хочу назвать своей судьбой,
Тянусь вперёд
Туда, где облик твой
Мечтою голубой
К себе зовёт. 8-10 июля 1976 года
Вот
Волшебная ракушка.
В ней всегда
Шумит вода.
Это вам не ерунда,
Не обычная игрушка!
В ней
Шуршит морской прибой,
Шелестит,
Не умолкая,
По песку волна морская,
И она
Всегда с тобой!
Не пойму,
Как может влезть
Море
В эту безделушку.
Приложу ракушку к ушку –
Чудеса:
Оно там есть!
Если я его спрошу
Тихо-тихо:
«Слышишь, море?
То в ответ
Прошепчет море:
«Ш-ш-ш,
Конеш-шно, слыш-шу-ш-шу…»
Видел я однажды, дети,
Как в одном большом порту
Зебра в плюшевом берете
Саквояж несла во рту.
Встала зебра у причала,
Где волна суда качала,
Закричала зебра: "Эй!
Трап спустите поскорей!
Доложите капитану,
Я у вас матросом стану!
Зебры - лучшие матросы,
Потому что полосаты!
Не страшны мне льды-торосы,
Не страшны ветра-пассаты.
Я, на штормы несмотря,
Покорить хочу моря!
Чужедальние края
Повидать мечтаю я!"
Капитан смеется в рубке,
Выпуская дым из трубки:
"Мне матрос хороший нужен,
Если он с работой дружен.
Кроме вахты за штурвалом,
Говоря начистоту,
У матроса дел навалом:
Чистить в камбузе плиту,
Драить палубу и трюмы…
Что же стали вы угрюмы,
Взяли в зубы саквояж?
Разонравился вояж?"
И вздохнула зебра тяжко:
"Не поеду никуда.
От матросского труда...
Замарается тельняшка!"