---

Я не могу снимать... Я беру в руки камеру и, подержав немного, ставлю обратно на полку. Или кладу в сумку, в надежде что все-таки достану ее оттуда и сделаю хотя бы пару кадров. Я вдруг осознала, что не хочу растрачивать эмоции, вкладывать их в мимолетные мгновения. Не хочу смотреть на фотографии людей, которые еще вчера улыбались мне, а сегодня...

В который раз, под влиянием эмоций, хочется удалить эту коллекцию знакомых и, по-своему, дорогих лиц. Это моя копилка воспоминаний. Я смотрю на конкретного человека и вспоминаю какой он, чем жил, чем дышал тогда, когда я фотографировала его. Я порой часами рассматриваю фотографии в архиве, доводя себя чуть ли не до отчаяния. Куда подевались эти люди? Почему они забрали с собой частичку моей души, оставив взамен лишь холодную картинку, набор пикселей на мониторе?

Все мимолетно. Не вернуть мгновений, запечатленных на тех фотографиях, не вернуть моих чувств к людям, изображенных на них. Быть может именно это и пугает меня больше всего...

Их не нужно жалеть


Виктория Шохина

Поэты, погибшие на Великой Отечественной войне, были в чести и моде в 1960-е годы. Их имена были высечены на мемориальной доске в ЦДЛ, их стихи читали там 9 мая… И это было не только официальное признание. Собиратель и хранитель андеграунда Константин Кузьминский писал: «Символом нашего времени стало поколение погибших. Коган, Всеволод Багрицкий, Михаил Кульчицкий, Николай Отрада — три выпуска Литинститута погибло в первые два месяца войны».

Но чужая слава (пусть и мёртвых!) для кого-то невыносима. И вот уже Станислав Куняев громит поэтов, объединённых им в «ифлийское братство», — Павла Когана, Михаила Кульчинского, Всеволода Багрицкого, Николая Майорова, Николая Отраду... Он громит их за книжность и за романтику, за максимализм и за интернационализм, за легкомысленное отношение к смерти и за расчёты на коммунизм «с существенным эпитетом «военный».

И как-то так выходит у Куняева, что эти «ифлийцы» не то чтобы все евреи, во всяком случае не из крестьян. А стало быть, не ведая любви к «малой родине», далеки от народного представления о войне. Правда, «еврейский вопрос» открыто не обозначается, но читатели, осведомлённые в литературных «партиях», всё понимают. К тому же только что опубликовано стихотворение Бориса Слуцкого: «Евреи — люди лихие, / Они солдаты плохие: / Иван воюет в окопе, / Абрам торгует в рабкопе...» («Новый мир», 1987, № 10) — ответ на выпады в духе Куняева.

Однако никаких евреев, когда эти поэты жили и творили, в Советском Союзе не было. Евреи были русскими — и по самоощущению, и по отношению к ним. Лишь много позже Александр Галич сделает из Павла Когана еврея — в «Реквиеме по неубитым» (1967), о Шестидневной войне. Там он клеймит «красавчика, фашистского выкормыша» — президента Египта Насера, незаслуженно увенчанного звездой Героя Советского Союза: «Должно быть, с Павликом Коганом / Бежал ты в атаку вместе, / И рядом с тобой под Выборгом / Убит был Арон Копштейн...»

Работа в степени романтики

«Книжный романтизм» действительно присутствовал в их «картине мира». Впрочем, если держать за книжного романтика Николая Гумилёва, чью поэзию боготворил Коган (см. его стихотворение «Поэту», 1937). В стихах Гумилёва стоит искать и истоки знаменитой «Бригантины» (эту песню Коган вместе с Георгием Лепским сочинил в том же 1937-м) — и флибустьеры, и авантюристы, и прочая романтика.

Это потом романтику низведут до агитации и пропаганды. А тогда она воспринималась всерьёз. «Романтика — это будущая война, где победим мы», — говорил их сверстник критик Михаил Молочко, погибший в 1940-м в снегах Карелии. «Работа в степени романтики — вот что такое коммунизм!» — гениально точно определил Михаил Кульчицкий.

****